Наверное, мало какому фильму на духовную тему удавалось настроить против себя христиан всех конфессий. Режиссер Мартин Скорсезе удачно справился с этой задачей: он снял фильм по роману писателя Никоса Казандзакиса «Последнее искушение Христа». Ответная реакция не заставила себя ждать: все христиане тут же объявили его богохульным. Увы, приходится признать, что мы опять выпустили стрелу «мимо цели».
Что же явилось той красной тряпкой, которая вызвала нашу ярость? Не все смотрели фильм, но все скажут: постельная сцена между Христом и Марией Магдалиной и утверждение, что у них были дети. На этот эпизод сошлется, желая заполучить его в союзники своей теории, и Дэн Браун в своем бездарном (как с исторической, так и с художественной точки зрения) романе «Код да Винчи». Но давайте разберемся — а был ли мальчик? Для этого нужно рассмотреть этот эпизод в контексте всего фильма.
Итак, когда же появляется эта сцена? Христос висит, распятый на кресте. Он предал себя в руки Отца, отвергнув страх и сомнения. Но тут приходит ещё одно искушение — последнее — от отца лжи, который предстает в образе ангела света и говорит Иисусу, что Бог просто проверял Его верность, как в случае с Авраамом. Убедившись в ней, Он больше не требует смерти Христа. Сойдя со креста, Иисус начинает семейную жизнь обычного человека (тогда и показан скандальный эпизод). Но когда Он достигает своего последнего часа, гость из прошлого напоминает Ему о Его цели в жизни, о том, кем Он мог стать, но не стал, променяв эту миссию на спокойную жизнь. В душе Иисуса вспыхивает старое пламя, и Он обращается к Богу с просьбой простить его и принять обратно: «Отец, здесь ли Ты ещё? Станешь ли слушать себялюбивого неверного сына? Я боролся с Тобой, когда Ты призвал меня, отказывался, думал, Я лучше знаю… Я хочу принести в мир спасение! Прими меня в дом Твой. Я хочу быть Твоим Сыном, Я хочу заплатить эту цену!». И мы снова видим его висящим на кресте. Последнее искушение преодолено — и этим совершено спасение всех народов.
Тем не менее, нет более слепого, чем тот, кто не желает видеть. Например, диакон Андрей Кураев осуждает этот фильм на основании того, что «недобрые и ложные мысли вообще не могут возникать в сознании Богочеловека Христа. Не может внутри Сына Божия звучать голос князя тьмы». Неловко как-то даже напоминать о. Андрею, что Христос был не только на 100% Богом, но и на 100% человеком. Неловко напоминать про искушение Христа в пустыне и о Гефсиманском борении. Неловко, но приходится. Могут возразить, что Иисус отверг эти искушения. Но разве не то же самое мы видим и в конце фильма?
Вообще, можно было бы долго вести богословские христологические дискуссии об этом произведении, тем более, что там есть несколько неортодоксальных моментов. Но всё дело в том, что зрителя с самого начала предупреждают, что «в основе фильма лежит не Евангелие, а литературное исследование вечного духовного конфликта». То есть, режиссер не ставил своей целью дать истинную версию евангельских событий. Это скорее философская притча о душе человеческой, раздираемой на части разными устремлениями. Автор романа, по которому был снят фильм, Никос Казандзакис, пишет: «Двойственность сущности Христа, выразившаяся в таком человеческом — и одновременно сверхчеловеческом стремлении достичь Бога, всегда была для меня глубочайшей тайной, не поддающейся разгадке. Моим главным страданием и источником всех моих радостей и печалей в жизни, начиная с юности, была беспощадная битва духа и плоти, а моя душа всегда являлась ареной, на которой эти две армии сталкивались и сражались». В образе главного героя фильма каждый из нас может увидеть самого себя, со всеми своими слабостями и недостатками. И, самое главное, с неугасимым желанием жить для Бога и для людей.
Анатолий Захваткин