При анализе знаменитого романа среди различных факторов, определивших жизнь и погибель Анны Карениной, следует указать на один, который мог повлиять на развитие событий и на который Л. Н. Толстой несомненно хотел обратить внимание читателя.
«Как эти цветы сделаны без вкуса, совсем не похожи на фиалки,— говорила она, указывая на обои.— Боже мой, боже мой! Когда это кончится? Дайте мне морфину. Доктор! Дайте же морфину».
Так впервые появляется в романе название болеутоляющего средства, упомянутого Толстым без каких-либо сопровождающих слов. Это первое упоминание входит в роман при описании мучительной послеродовой болезни Анны, когда применение морфина может быть объяснено простым стремлением облегчить физические страдания. Но все же настораживает та простота, с которой Толстой называет лекарство, не прибегая к обычным для литературы XIX века перифразам: успокаивающее, снотворное, обезболивающее и наконец просто: лекарство.
Тут возникает вопрос: была ли Анна знакома с действием морфина до своей болезни? Вопрос этот вполне уместен и законен. Ведь вторая половина XIX века — это некоторая мода на препараты подобного типа, которые тогда были вполне доступны.
Однако по-видимому Толстой хотел лишь указать момент первого знакомства Анны с морфином, так как, кроме болеутоляющего действия, Анна несомненно должна была при этом ощутить и влияние морфина на свою нервную систему и настроение.
Дальнейшее течение романа подтверждает это. Проходит время, Анна поправляется. Физических страданий уже нет, а между тем «тема морфина» не исчезает. «Анна между тем, вернувшись в свой кабинет, взяла рюмку и накапала в нее несколько капель лекарства, в котором важную часть составлял морфин, и, выпив и посидев несколько времени неподвижно, с успокоенным и веселым духом вошла в спальню» (т.II, с. 222).
Из этих строк уже ясно, что Анна принимала морфин вполне сознательно и даже была знакома с началом его действия. Очень скоро Толстой подтверждает это. «И также, как прежде, занятиями днем и морфином по ночам она могла заглушить страшные мысли о том, что будет, если он разлюбит ее» (т. II, с. 249).
В этом, а также в следующем упоминании о морфине чувствуется: Толстой хочет дать понять читателю, что дело не в самом морфине, а в трагичности положения героини. Образованная, тонкая, духовно одаренная — Анна умела не только испытывать специфические ощущения, доставляемые морфином, но и умела анализировать их, сопоставляя их с идущими от жизни коллизиями, от которых она хочет отвлечься и забыться. Далее Толстой вкладывает в уста героини печальные слова: «Я ничего не могу поделать, ничего начинать, ничего изменять. Я сдерживаю себя, жду, придумываю себе забавы — семейство англичанина, писание, чтение, но все это только обман, все это тот же морфин» (т. II, с. 289).
Но морфин есть морфин. И наконец Толстой произносит страшное для героини, понятное для медиков и, может быть, малопонятное для рядового читателя слово: обычный (I).
«Теперь было все равно: ехать или не ехать в Воздвиженское, получить или не получить от мужа развод — все было ненужно. Нужно было одно — наказать его. Когда она налила себе обычный прием опиума и подумала о том, что стоило только выпить всю склянку, чтобы умереть, ей показалось это так легко и просто» (т. II, с. 340).
Итак, морфин для Анны становится обычным. Но дело идет далее, и на той же странице при описании того же вечера читаем: «Она вернулась к себе и после второго приема опиума заснула к утру тяжелым неполным сном, во все время которого она не переставала чувствовать себя» (т. II, с. 340).
Существенно указать, что описанный здесь вид сна как раз характерен для морфина. В соответствующей медицинской литературе читаем, что морфийный сон наступает с трудом (обострение органов чувств). У Толстого находим, что только после второго приема опиума она заснула к утру. Медики знают, что такой сон очень чуток (рефлекторная деятельность повышена). У Толстого — она заснула неполным сном, во все время которого она продолжала себя чувствовать.
У рядового читателя может возникнуть вопрос: Толстой говорит то о морфине, то об опиуме. Однако в «Большой медицинской энциклопедии» в статье «Морфинизм» читаем: «… в широкую группу морфинизма может быть также включено злоупотребление опиумом, поскольку его основным действующим началом является морфин».
Более того, об этой слабости Анны знали окружающие. Вронский запрещал ей принимать морфин и относился к этому неодобрительно. При описании возвращения Вронского с выборов мы узнаем, что в его отсутствие Анна была в повышенном нервном состоянии, и он ожидал вспышек, но «вечер прошел счастливо и весело при княжне Варваре, которая жаловалась ему, что Анна без него принимала морфин». Ответ Анны: «Я не могла иначе . . . мысли мешали».
Собранные воедино эти семь упоминаний о морфине производят большое впечатление на медика, знакомого с эволюционным механизмом действия этого препарата. Разбросанные же в огромном романе, они незаметны. Они были бы совсем незаметны, если бы Толстой пользовался обычными житейскими понятиями: лекарство, болеутоляющее и т. п. Но Толстой последовательно говорит о морфине.
Создается отчетливое впечатление, что эти семь упоминаний далеко не случайны, и терминологическая последовательность автора является ключом к некоторому дополнительному содержанию романа.
Эволюция героини развивается в четкой схеме, характерной для механизма действия морфина:
1) при введении морфина для облегчения физических страданий человек знакомится с его воздействием на психическое состояние;
2) лекарство принимается уже для облегчения душевных мук;
3) лекарство становится повседневным («обычный прием»), т. е. развивается то, что в медицине носит название пристрастия;
4) обычный прием уже недостаточен — даже двойная доза почти не дает эффекта, развивается так называемое привыкание;
5) описан характерный для морфина сон;
6) развивается эмоционально осложненная коммуникативная неадекватность, особенно с близкими людьми: ревность, подозрительность;
7) человек может решиться на внезапные, необдуманные заранее, крайние поступки, часто на неожиданные, не поддающиеся контролю действия.
Итак, что же все это значит? Не является ли это развитие болезни основной целью романа, есть ли он лишь художественная история болезни? Разумеется, нет. Толстой показывает всю степень трагического положения Анны, в том числе и попытку найти успокоение в наркотике, который своим страшным действием в итоге ее губит.
Существенно и другое: хотел ли Толстой обратить внимание читателя на возможное влияние наркотика на настроение и поведение Анны? И, во-вторых, был ли Толстой знаком с действием морфина, с эволюционным механизмом его действия?
Можно было думать, что Толстой познакомился с действием морфина во время пребывания в Москве для повторной операции сломанной и неправильно сросшейся руки. Я просмотрела письма Толстого, но упоминаний о морфине не нашла. Однако — вот очень важная для нас деталь. Описывается настроение Стивы Облонского, когда он шел мириться с женой: «Вместо того, чтобы оскорбиться, отрекаться, оправдываться, просить прощения, оставаться даже равнодушным — все было бы лучше того, что он сделал: его лицо совершенно невольно («рефлексы головного мозга», подумал Степан Аркадьевич, который любил физиологию) вдруг улыбнулось привычною, добродушною и поэтому глупою улыбкой» (т. I, с. 4). Знакомство со знаменитым и нашумевшим тогда трудом И. М. Сеченова «Рефлексы головного мозга» очевидно.
Таким образом, имеются основания полагать, что Толстой, по всей вероятности, сознательно ввел эти семь упоминаний о морфине, с которых мы начали. И, очень ненавязчиво предлагая читателю мысль о возможном влиянии наркотика на психику Анны, он этим помогает понять конец героини; и что самое поразительное, делает это с точностью медика-профессионала.
М. М. Николаева
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Размышления о том, являются ли те или иные мотивы и детали художественного произведения сознательными проявлениями авторской воли, или же писатель вводит их интуитивно, всегда волнуют читателей и историков литературы. Вероятно, проблема эта неразрешима и даже свидетельства самого пишущего здесь мало что дают.
Каждая эпоха и каждый человек читают художественное произведение по-разному, и в этом смысле одного произведения на всех не существует. «Анна Каренина», которую читала петербургская дама в журнале «Русский вестник» конца 1870 г., не похожа на «Анну Каренину», которую штудирует американец, изучающий русскую литературу в Гарварде. Конечно, «Анну Каренину» в любом случае трудно прочесть как роман о наркоманке. Но сложность и даже парадоксальность толстовского произведения (Б. М. Эйхенбаум писал, что в «Анне Карениной» парадоксальным образом переплетаются адюльтер и рассуждения о сельском хозяйстве) подразумевают возможность и такого прочтения.
Когда Толстого спросили, что является содержанием его романа, он ответил, ставшим хрестоматийным, афоризмом о «сцеплении мыслей». По-видимому, в этом сцеплении есть много и социально-психологической, и бытовой, и религиозной проблематики. Роман писался на рубеже эпох, когда «все переворотилось и никак не уляжется». Перед женитьбой Левина священник спрашивает его, верит ли он в Бога, и тот отвечает: «Не знаю». Читателю непонятно, на чьей стороне Толстой (хотя Толстой утверждал, что он на стороне священника).
Каждое новое прочтение художественного произведения обогащает наше представление о нем, не зачеркивая предыдущих прочтений. Художественное произведение изменяется вместе со временем, обрастая новыми смыслами. Наркомания — одна из специфических проблем XX века. Мог ли Толстой подозревать о ней? Мы не знаем этого. Как не знаем мы ни автора «Слова о полку Игореве», ни времени написания этого текста. Говоря о том, что мы «знаем» о тексте «Слова» гораздо больше, чем его «современники», оба ключевых слова следует поставить в кавычки. Знание о литературе не является тем знанием, которое мы имеем в точных науках. Оно не получается путем эксперимента и не выводится при помощи умозаключения. Тем не менее мы продолжаем читать снова и снова.
Текст произведения цитируется по изданию: Л. Н. Толстой. Анна Каренина. — М., 1968. Т. I – II